Day 24 — Fear.
Does Shepard have any trivial fears? Spiders, heights, anything like that?
Я лучше составлю список, потому страхов у Шепард, на самом деле, много, хотя зачастую она не подаёт вида, что чего-то боится.
1. Огонь. Данный страх появился после нападения Мендуар. По моим представлениям, там всё взрывалось и горело, настоящая паника и пекло, как в аду. С тех пор она очень боится огня, даже малейшего от зажигалки (хотя она не курит, но до усрачки пугается, когда видит, как это делаю другие (привет Призраку), потому что ей всё кажется, что одно неосторожное движение — и сигарета выпадет из рук, прожигая одежду).
2. Большие, открытые пространства, где на много миль вокруг не видно ничего (привет планетам первой части). В таких местах она не чувствует границ, горизонта и вообще уверенности. Ей обязательно нужно на что-нибудь опираться, чувствовать под ногами твёрдую землю, хвататься за что-нибудь руками, видеть вокруг стены.
3. Всяких пещер и подземелий (привет Новерия и Утукку).
4. Совершенно иррациональный страх, противоречащий всякой логике (как и все страхи, в принципе, лол): она боится космических станций. Потому что зависающая в космосе глыба, построенная руками, не внушает особого доверия, кажется хрупкой и уязвимой. Так, ей постоянно казалось, что на Цитадель сейчас кто-нибудь нападёт (Жнецы, лол) и разрушит к чертям всё крутую и прекрасную жизнь.
5. Змей. До усрачки боится змей.
6. И лягушек.
7. И вообще всех земноводных.
What about more complex fears? Losing a loved one, failure, anything of the like? Be specific.
Ну, тут ничего сверх-глобального и специфичного нет и быть не может, потому что, думается мне, все люди в разной мере боятся одного и того же: потеря близких, смерти, разбитого сердца и проч.
Шепард тоже тут ничем от других не отличается, разве что после событий на Мендуаре она боится близости, потому что это приносит кучу дискомфорта, а в случае потери этой самой близости (что неизменно, по её мнению, всегда следует) ещё и сильную душевную боль. Именно поэтому в моём хэдканоне роман с Гаррусом начался «Ничего такого, just sex». Она боялась придавать этому большое значение. Но почувствовав в Гаррусе надёжную опору и доверие, тут же скинула с себя весь этот ворох надуманных причин не быть вместе.
Шепард боится одиночества одновременно с близостью, потому что кто не боится одиночества? Я не имею в виду, уединение, когда приятно никого не видеть и не слышать после тяжёлого дня. Уединение она любит, потому что интроверт. Одиночество другого плана: стать старой и никому не нужной, попасть в больницу и томиться там долго, а никто даже не придёт проведать, и похожие вещи.
What keeps them up at night? Do they have recurring nightmares of any sort (the little boy doesn’t count)?
Крч, у меня есть один 24-страничный фичок, который я навряд ли выложу. Или все-таки выложу, если хватит сил и терпения отредактировать, потому что я начинаю ловить макконахи на 2-й страницы перечитки своих «шедевров». Я ненавижу перечитывать свои «шедевры». Ну и вот там эта тема со снами имеется, поэтому не будет ничего страшного, если я тупо скопирую сюда пару сновидений, которые писала в ночи.
Во всех сновидениях участвует Гаррус, потому что я хотела показать типа раскаяние Шепард из-за того, что она позволила ему выстрелить в Сидониса.
«Она смотрит на Гарруса: в глазах застыл страх, зрачки расширились, доза адреналина хлещет во всем теле, рискуя вылиться в безрассудный поступок - закричать или позвать на помощь. Это - отчаяние; она хорошо знает, что такое отчаяние; она умеет его распознавать и чуять, словно породистый пес. Руки тянутся к полупустому термозаряду, чтобы выбросить его, охладить оружие (
Шепард.
Кто-то истошно кричит, на этот раз она уверена. Хочет обернуться и нажать на курок снова, чтобы выпустить вторую пулю, но движения даются с трудом - не даются, если быть точнее.
Шепард.
Слух улавливает непривычную двутональность и надломленные нотки страха; ей кажется это обыденно-знакомым, почти родным. Она втягивает ноздрями обожжённый кровью и огнём воздух, снова облизывает потрескавшиеся губы сухим языком и пытается нажать на курок, чувствуя непривычную лёгкость в напряжённых руках, а потом вдруг обнаруживает, что тривиального «Мстителя» не оказалось в её ладонях. Она растерянно смотрит на пустоту, которой не должно быть, и быстро дышит, судорожно соображая, что ей делать, как вдруг голос достигает апофеоза громкости, врываясь оглушительным цунами внутрь её головы: «Шепард, сзади!»
Она не успевает повернуть голову, как пуля задевает её плечо, царапая полоски на броне. Горячо. Душно. Тяжело. Когда неповоротливое тело поддаётся, она видит Гарруса, стоящего перед ней, широко раскинув руки в стороны. Глаза не верят, мозг отказывается воспринимать поступающую информацию, но вскоре осознание прорывает плотину психологической защиты, и она понимает, что пули батарианских ублюдков врезаются в тело Гарруса, оставаясь там извечным напоминанием о победе. Он дрожит от каждого удара, прорывающего его броню, почти падает, но держится до последнего, а она кричит, но не слышит, абсолютно ничего не слышит; всё происходит в застывшем вакууме. Наконец, спустя миллион ударов, его тело падает замертво на живот, и она чувствует, как звук застывает в глотке беспомощным стоном. Испуганно подползает к нему и переворачивает на спину. Лицо, поцелованное ракетой, забрызгано свежей кровью. Она плачет, или это пот стекает по щекам?
Разве есть разница?
Разницы нет.
Как и его»
«Пальцы застревают в вязкой жидкости, густой и чёрной, утопают в ней, не давая сосредоточиться. Шепард старается вытащить их из горячей субстанции, но тщетные попытки только усугубляют боль, появляющуюся с трескающим звуком в мышцах. Она хочет позвать на помощь, но тогда обнаружит себя собственным криком, и смерть придёт гораздо раньше, чем кто-нибудь из напарников. Батарианские ублюдки только и ждут случая убить её: у неё с ними старые счёты.
Она смотрит по сторонам, пытаясь оценить обстановку. Кроме глыб бетона и металла ничего нет, ни одного живого деревца, ни травы, вообще ничего, что намекало бы на жизнь. Длинный, тяжёлый вздох прорезает тело, она закрывает глаза и пытается досчитать до десяти, но мысли не лезут в голову, она сбивается на семи. Открывает глаза, и вновь голову занимает всё та же проблема: увязшие в горячем, расплавленном металле пальцы.
Она старается стереть его с рук, но с каждой секундой это становится всё сложнее: жидкость густеет, густеет, густеет и превращается в твёрдую массу. Она не боится, по крайней мере, не даёт страху взять над собой верх, но глаза широко раскрыты и не мигают, а изо рта то и дело вылетают испуганные вздохи попавшей в капкан жертвы. Она не знает, что делать, но не желает себе в этом признаваться.
Ощущение ошибки сводит с ума, противный голос внутри шепчет, что это – её расплата за все неправильные поступки. Плохие приказы, которые она выполняла, и ужасные поручения, которые она сама давала, не терпя возражений. Ещё пара секунд - и пальцы навсегда останутся в своих новых, уродливых оковах: она не сможет выхватить ружьё, когда к ней приблизится враг, не сможет одолеть его кулаками, не сможет сопротивляться его пыткам.
Её должен спасти Гаррус. Обязан. Он всегда приходил к ней на выручку в самые сложные времена.
Но Гарруса поблизости нигде нет, и возможность связаться с ним через коммуникатор тоже недоступна: она не чувствует собственного голоса, не в состоянии произносить слова.
Наверное, это и есть её смерть: жалкая участь беспомощной жертвы, которая стала заложницей собственной глупости и невнимательности. Даже в праве бороться ей отказано.
Она продолжает двигать костенеющими пальцами, но уже слабо и по инерции, потому что знает, что ей не выбраться. Это осознание должно вселять ещё больший ужас и панику, но она, на удивление, чувствует то особое спокойствие и умиротворение, которое дарит смирение. Её мама всегда говорила ей, что смирение – это то, что украшает человека и делает его мудрым, но она считала, что её мама не права. Оказывается, права. Со смирением жить, ничего не желая, гораздо легче.
Пусть и остаётся ей жить всего ничего.
Когда мозга достигает эта мысль, из-за соседнего укрытия появляется Гаррус, и она тут же забывает, о чём думала секунду назад, начиная активнее двигать пальцами, которые поддавались с большим трудом. Он держал в руках снайперскую винтовку, «Вдову», и выглядел таким довольным и таким уверенным в себе, что на секунду ей почудилось, что она и правда увидела Архангела: его силуэт на фоне прорезающихся из-за плеч лучей солнца выглядел внушительно и одухотворённо. Она попыталась улыбнуться, но в её положении это было слишком глупо и непрофессионально, хотя о какой профессиональности может идти речь, если она перестала служить Альянсу?
«Могу делать, что угодно, - промелькнула совершенно неуместная и идиотская мысль, - хоть трахать турианца, находящегося в подчинении, на своём же корабле».
Может, но для начала ей надо выбраться. А уже потом можно договориться обо всём остальном.
Она пытается двигать руками, показывая Гаррусу, что оказалась в ловушке, но он не смотрит на неё, а озирается по сторонам, выискивая посторонних. Это вселяет в неё подозрительность и новую порцию страха, усиливая недавно похороненные инстинкты. Она чувствует приближение врага, ощущает в воздухе опасность и смерть. Тем скорее её необходимо выбраться.
Ну же, чёртов Вакариан, обрати на неё внимание!
Он поворачивается к ней лицом, но возле глаза у него прицел снайперской винтовки, сквозь который он смотрит на неё. Она открывает рот, чтобы спросить, шутка ли это, но потом вспоминает, что у неё нет голоса. Она не может ничего сделать, только встать и убежать, но это откроет возможность подстрелить её батарнским ублюдкам, а она лучше подохнет от пули Гарруса, чем их. Дуло смотрит её в лоб, устрашающее и огромное. Она не боится.
«Смирение, дорогая, это то, что делает человека счастливым».
Она смотрит на собственную смерть, не отрывая глаз, смело и даже с вызовом. Она готова.
- Око за око, зуб за зуб, как говорите вы, люди, - произносит он и нажимает на курок.
Прежде чем что-то происходит, она думает, что эти слова что-то ей напоминают»
Лол.